— А он ничего о своем бесплодии не знает. — Свекровь улыбается, будто в этом есть что-то веселое, и начинает оттирать от грязи брошенную в раковину картошку. У меня же земля уходит из-под ног. И кухня перед глазами пускается в пляс.

— Как такое возможно?

— А зачем ему сообщать? Ты же знаешь, как непросто с этими мужчинами? Еще не хватало, чтобы у него комплексы развились! Ты ведь этого не хочешь?

— Нет, конечно!

— Вот и помалкивай. Я тебе это всё рассказала не для того, чтобы ты Анталию передала.

— Но как же? — я сглатываю, откладываю от греха подальше нож, ведь руки так дрожат, что можно запросто оттяпать себе полпальца. — Пока он не знает о своей проблеме, мы не сможем ее решить…

Я собираю в кулак все свои силы, чтобы не выглядеть истеричкой в глазах свекрови. Но опыта в таких играх мне явно недостает. Губы дрожат, руки трясутся… И возмущение без всякого труда вытесняет во мне смирение, смирение, которое я копила не один год.

— А как, позволь, ты это собралась решать?

Мне двадцать три. Я понятия не имею. Знаю только, что наверняка существуют какие-то способы. И что у меня на подходе истерика.

— Наверное, от этого есть лечение.

— Нет. Неужели ты думаешь, я не поинтересовалась?

— Тогда можно попробовать провести ЭКО или, на худой конец, усыновить кого-то…

— Забудь. Бесовская процедура! А детки с божьего благословления на свет родиться должны, — свекровь деловито выкладывает картошку в кастрюлю. — Что же касается усыновления… Ты, наверное, помнишь Лидию Васильевну? Щупленькая такая, обычно у Семистрельной стоит?

— Д-да… Конечно.

— Так вот усыновила она в свое время паренька. Не послушалась, хотя ей говорили, мол, Лидка, ну куда ты лезешь, мало ли кто у него родители. И что?

— Что? — всхлипываю я на грани истерики.

— Вырос наркоман. Все из дома тащит. Мать лупит. А уж сколько она в него сил вложила! И на английский таскала его, и на шахматы. Спаси и сохрани. — Крестится.

Была бы я тогда посмелее, постарше, так непременно нашла бы что возразить. Сказала бы, что такие истории происходят повсеместно и с родными детьми. Но в тот момент я промолчала. А может, свекровь нарочно не дала мне высказаться. И продолжила гнуть свое, смерив меня колючим, пробирающим до костей взглядом:

— К тому же грех брать чужих детей, когда ты можешь своего выносить.

— Чтобы кого-то выносить, нужно этого кого-то сначала зачать, — смеюсь сквозь слезы.

— Есть у меня некоторые мысли на этот счет…

— Мысли? Какие такие мысли?!

Свекровь ставит картошку на газ. Наклоняется ко мне и шипит, задевая губами ухо:

— Анатолий к зачатию неспособен, а чужие гены нам в семье ни к чему, так?

Я киваю, сбитая с толку, ничего не понимающая. На глазах слезы…

— Конечно.

— Тогда остается лишь один вариант. Других нет.

— Какой же?

— Савва.

— Ч-что?

— Савва все сделает. Он грубиян, конечно, и распутник жуткий, но чего не стерпишь ради благого дела.

— Вы что, совсем спятили?!

Даже сейчас, по прошествии лет, я горжусь тем, что мне хватило сил и смелости противостоять давлению свекрови и свекра… Прежде чем все-таки им уступить.

Целую Ромку, веду носом и… ловлю на себе тяжелый взгляд Саввы. Ноги наливаются чугуном. Понятно, что отсидеться здесь не получится. Непонятно, где найти в себе силы выйти к нему опять. Плетусь, как на заклание. Мимо, задевая телом тело.

— Тебе идет… — сипит он за спиной.

— Что именно?

— Быть мамой.

Мои губы дрожат. В тишине прохожу в кухню. На столе — давно остывший чай. Я вцепляюсь руками в столешницу и задаю вопрос, который мне давно не дает покоя.

— Почему ты согласился?

— Потому что ты попросила.

— А если бы я тебя попросила…

— Что, с девятого этажа прыгнуть? — смеется невесело. — Я бы и это сделал. Но, заметь, твое предложение было гораздо более заманчивым. Ты не представляешь даже, насколько.

— Твоя мать предупреждала, что ты развратник.

— С тобой все было иначе.

— Ну, да. — Недоверчиво усмехаюсь, хотя, если вспомнить ту ночь… Нет, лучше не надо. — Чего ты хочешь теперь? Сразу скажу, что я женщина самостоятельная. Нянька мне не нужна. Я со всем справлюсь… Почему ты так на меня смотришь? Я кажусь тебе смешной?

— Ни в коем случае.

— Тогда ты мне не веришь?

— В том, что ты со всем справишься? Может быть. Я только не пойму, зачем тебе это делать. — Савва оборачивается и снова обхватывает мой подбородок рукой. — Я ведь сказал, что буду рядом.

— А я сказала, что мне это не нужно! Я хочу поскорее забыть все, что случилось! А ты…

— Что я?

— Будешь мне постоянно напоминать о вашей мерзкой семейке, вот что!

Савва сжимает челюсти и, глядя мне в глаза, делает несколько глубоких вдохов. Если честно, я даже завидую его самообладанию. Тому, как он лихо, в общем-то, справляется со своим бешеным темпераментом.

— Напомню, что я уже очень давно к этой мерзкой семейке не имею никакого отношения. И мой сын…

— Мой сын, ты хочешь сказать! — Я отворачиваюсь и до того сжимаю пальцы на столешнице, что те белеют.

— Окей, наш сын… он ведь тоже — часть этой семьи.

И тут я все-таки всхлипываю. А он… кладет мне на талию свою огромную руку, соскальзывает на живот и прижимается ко мне со спины большим сильным телом, даруя блаженное, давно забытое ощущение защищенности.

— Прости.

— Ну, что ты, девочка. Ты просто устала. Ложись, поспи.

— Так и сделаю, когда тебя провожу.

— А я никуда не собираюсь.

— То есть как это? — разворачиваюсь в его руках.

— Ну а куда я поеду на ночь глядя?

— Некуда?

Савва качает головой из стороны в сторону. Конечно, врет он все, но…

— Диван один. Обещай, что не тронешь меня.

— Клянусь. А если меня тронешь ты? Я могу ответить?

Смеюсь сквозь слезы. Савва всегда был провокатором.

— Не дождешься. Пойдем. Нужно еще найти тебе одеяло.

Глава 4

Легко сказать — спи. Но как уснуть, когда она рядом? Ворочается и вздыхает. А я полгода без женщины ходил краем. Уши вянут. Думал, вернусь домой, оторвусь на Ленке. А как про Толика узнал, все бросил и сюда двинул. Считай, сутки за рулем. На самолет специально билет не стал брать. Хотел остыть. Потому что если бы я сразу примчался, мог бы и беды какой натворить… Или Нику напугать — дядька я взрывной. Или… Да что угодно.

В общем, я как скрученная до предела гайка. Того и гляди — сорвет резьбу. Может, зря я проигнорировал девочек на трассе? Там, конечно, не первой свежести контингент, но, глядишь, нашлась бы какая-нибудь блядь поприличнее. Было бы желание. Да только это ведь все равно грязь. Как подумаю, что после такой мне прямиком к Нике ехать, так все желание пропадает напрочь. Не хочу, чтобы ее это дерьмо касалось. Даже вскользь не хочу.

Переворачиваюсь на спину. Гляжу в потолок, прислушиваясь к тому, что чувствую, кроме обжигающей жажды. Гоню горячие картинки. Стараюсь дышать размеренно, чтобы ее не напугать. Убеждаю себя, что невозможно получить все и сразу. Я и так за эти сутки добился большего, чем за предыдущие несколько лет. Проделал путь от «мне ничего не светит» до «нужно просто подождать». И это большее, на что я мог рассчитывать. О чем говорить, если мы в одной кровати лежим? А за стеной спит наш сын…

Я поворачиваюсь на бок, занимая ту же позу, что и Ника, обтекая ее, но все же не касаясь. Что делать с ней, я в принципе понимаю. Любить. Оберегать. Быть рядом. С мальчишкой же за стенкой все обстоит совершенно иначе. Ну, какой из меня отец? Я детей никогда не хотел. Потому что их надо воспитывать, а я понятия не имею, как это делать. Знаю только, что меня самого воспитывали совершенно неправильно, и что сам я таким «воспитателем» быть не хочу. Я не буду ломать своего ребенка, заставляя его жить по-моему, не буду бить его за малейшую провинность или непослушание. Это дерьмо собачье, а не методы. С другой стороны, никаких других я предложить не могу. Угу, я понятия не имею, что противопоставить жестокости. У меня не было другого, положительного примера. А это не тот случай, когда можно и поэкспериментировать. В случае с детьми цена ошибки слишком велика. Я не хочу испытывать судьбу и проверять, получится или нет из меня нормальный батя.